00/24: Interview

01/24: Yuri Avvakumov - MiSCeLLaNeouS

02/24: Ilya Utkin - melancholy

03/24: Igor Palmin - in PARTS

04/24: Yuri Palmin - ChertaNovo

05/24: Boris Tombak - Gt ILLUSION

06/24: Alexander Ermolaev - FRAGMENTs 58/00

07/24: Sergey Leontiev - the TOWER

26 декабря в Музее архитектуры откроется выставка архитектурной фотографии из проекта "24". Сергей Леонтьев покажет двадцать четыре снимка Останкинской телебашни. Всего их у Леонтьева шестьдесят, но, по условиям проекта, можно только 24. Московская эмблема появляется на снимках Леонтьева в разных видах, в том числе и горящей, но серия Леонтьева не о закатах, восходах и красоте дымящейся полукилометровой спицы. Хотя и о красоте тоже.

Леонтьев получает призы за архитектурную фотографию, но сказать, что Леонтьев - архитектурный фотограф, нельзя. Леонтьев делает душераздирающие репортажи, но репортажником себя не считает. Его приглашает Администрация Президента, и ему заказывают съемку ювелиры. Его талант универсален, и всякий раз с определенностью можно сказать, что это - Леонтьев. Последняя персональная выставка Леонтьева прошла в 1996 году в Германии, хотя со второй половины 80-х он остается одним из самых заметных фотографов России. Леонтьеву 38, он может годами разрабатывать одному ему известную тему - и не спешит высказываться. Накануне новой выставки фотодиректор "Афиши" Ирина Меглинская и обозреватель Константин Агунович встретились с Сергеем Леонтьевым у него в мастерской.

Меглинская: Твои фотографии можно узнать всегда: вот фото Леонтьева. Ты до ста лет, дай тебе бог, будешь в этом приеме работать? Или с цветом попробуешь, к примеру?

Леонтьев: Ну мне-то кажется, что переключиться со съемки людей на съемку башни или там птиц - это такая перемена, что о цвете, о компьютере тут даже нечего говорить. Я снимаю лица, это мое, но с 1994 года, когда я что-то такое делал, я находился в ждущем режиме, что ли. Что-то предпринимаю, экспериментирую, но пока ничего не выходит. И чтобы не терять форму, занимаюсь птичками, башнями. Беру тайм-аут, долгими годами ничего не делаю, то есть не произвожу фотографий...

Меглинская: Художественных жестов.

Леонтьев: Нет, почему, художественные жесты я как раз произвожу. Вот сижу, взявшись за голову руками: "Ах, у меня не идет такая тема, ах, у меня не выговаривается".

Меглинская: Ты, наверное, единственный человек, который может, проснувшись, отменить все свои коммерческие планы из-за того, что солнце правильно стоит, небо правильно голубое и облака перистые.

Леонтьев: Да, случалось. Я же не настоящий коммерческий фотограф.

Меглинская: А какой? Понарошку?

Леонтьев: Понарошку. В том-то и дело, что все понарошку.

Меглинская: То есть ты игрок?

Леонтьев: Ну как игрок... я, может быть, назвал бы себя языковедом. Я занимаюсь, как ни стыдно в этом признаться, вопросами языка фотографии. Вот я сделал в октябре 93-го репортаж, чтобы посмотреть, как получится одна из придумок: портреты снять на пожаре, чтобы сзади все полыхало и рушилось. Сделал один раз - и все, с тех пор, по-моему, репортажей не снимал. Или вот сейчас - башня, вроде архитектурная фотография, мне это очень интересно. Теперь я притворяюсь архитектурным фотографом.

Меглинская: А в "Афише" ты притворялся фэшн-фотографом?

Леонтьев: Притворялся, конечно. Как это еще назвать? Конечно.

Агунович: А сколько есть вариантов у фотографа - притвориться?

Леонтьев: Достаточно. Чего я только не снимал, такие разные жанры.

Меглинская: Тебе просто жизнь позволяет играть в какие-то игрушки.

Леонтьев: Ну почему "позволяет"? А знаешь, что приходится с ней делать, чтобы она позволяла?

Меглинская: Но тебе же все равно удается снимать, например, птиц? Ворону над Кремлем?

Леонтьев: Ну на самом деле я тогда Кремль снимал, а не ворону.

Меглинская: Это что, был заказ такой кремлевский?

Леонтьев: Да, от Бородина. Я таскался с камерой, тележкой - телега, как этот стол, чуть подлиннее, с аппаратурой; мы ездим-ездим по Кремлю, у нас база под кустом у какого-то собора. Снимал на слайд тринадцать на восемнадцать - дорогой формат. Стоишь, ждешь солнца - самое красивое лучше, когда облака, и солнце выскочит. А тут птица - фьюить! И ты на нее реагируешь. А тринадцать на восемнадцать - это восемь долларов лист.

Меглинская: То есть, языковед просыпается, и коммерческий заказ по фигу.

Леонтьев: Или когда мы банк снимали: стоишь ты на крыше, а тут вдруг что-то вылетает, и ты нажимаешь... а что вылетело, не видишь. Хорошо, если голубь, - нормально, пойдет. А если ворона?

Меглинская: Да, ворона и банк - это как-то не очень.

Леонтьев: А там еще и чайки. На каждую чайку - два голубя и четыре вороны.

Меглинская: Ты как-то сказал, что коммерческую, прикладную фотографию ты воспринимаешь другой частью тела. Так ты говорил?

Леонтьев: Нет, "другой частью тела" я не говорил - другой частью организма.

Меглинская: Ну хоть что-то тебя в фотографии для заработка впирает?

Леонтьев: В коммерческой фотографии? Ну да, конечно, одна половина организма полностью повторяет другую. Но это для меня настолько разные вещи: то, чем я занимаюсь, и прикладная фотография. Это другой мир, я там не живу. С прикладной фотографией у меня отношения скучные. Одно время я даже думал вывозом мусора заниматься.

Меглинская: А это что за тема?

Леонтьев: Это не тема, это по-настоящему, для заработка. Печатаешь объявление в "Из рук в руки": "Вывоз мусора". Две машины - на базе ГАЗа, что ли. Была возможность их в парке пристроить, чтобы можно было где-то обслуживаться...

Меглинская: Спать...

Леонтьев: Спать - нет, работа в две смены. Помню, у одного моего несостоявшегося коллеги в самый мороз три машины сломались, и вот он на морозном рассвете костры под ними жег, чтобы двигатели заработали, - о, такая романтика вывоза мусора! Я бы этим занялся, реально, если бы на это уходило столько же времени, сколько уходит на мою коммерческую фотографию... Я очень ответственно к ней отношусь, очень сильно работаю, когда я снимаю для журналов. Но это не творческая работа.

Меглинская: Но я как раз пытаюсь эксплуатировать другую часть твоего организма.

Леонтьев: В этом и опасность. Ты пытаешься использовать то, что... не продается. Когда я думаю: а, ну понятно, ты хочешь, чтобы я снял так, как я могу, - ну так я же могу так, как я могу. И я иду, и снимаю, а выходит холодно. Потому что я мог бы заниматься тем, чем я занимаюсь, а мог бы и нет. Хотя, наверное, это хороший баланс. Редко я видел людей, которые считали бы себя на своем месте. Людей без сомнений по этому поводу я вроде даже и не встречал.

Меглинская: Тебе повезло. Это признак ума - сомневаться.

Леонтьев: Сам я сомневаюсь, каждую секунду сомневаюсь.

Агунович: Сергей Леонтьев выполняет кремлевский заказ. Сергей Леонтьев выставляется в Музее архитектуры. Сергей Леонтьев снимает фэшн для "Афиши". А кто тот, кто каждый раз в объектив заглядывает? Кто такой Сергей Леонтьев?

Леонтьев: Ответ будет какой-то негативный: в том-то и дело, что фотограф - это никто. И это первое, что меня к фотографии привлекло: фотоаппарат дает мне возможность быть как бы над схваткой. B принципе, вопрос фотографу "Ты кто?" неуместен, потому что фотограф должен быть никем - тогда он может свои фотографические функции отправлять лучше всего. Например, этот социальный репортаж: стреляют друг в друга из танков, из автоматов, и тут на вопрос "Ты кто?" просто нельзя отвечать, потому что как только ответишь, сразу получишь.

Агунович: Я никто, когда я сижу и слушаю кого-то внимательно. А когда стреляют, что интереснее: как стреляют, или что стреляют вообще?

Леонтьев: Интересно то же, что и в мирное время: композиция, план, дерево, озеро, башня, стекла брызнули...

Меглинская: Ворона полетела...

Леонтьев: Помню, я только начинал фотографировать, снимал на дискотеках, музыка, танцы, - и только лет через пять стал понимать, что музыка-то не пишется. Поэтому надо успокаиваться и как-то отстраиваться от этого. То же самое с автоматами. звук не пишется. Вот помню: я снимаю, как эти, ну кто там, входят в четырнадцатый подъезд Белого дома, они отстреливают на фиг запертый замок... А я только смотрю и думаю: какую мне поставить выдержку - звук не пишется, так хотя бы автомат чтоб дрожал. И я поймал, он таки дрожит. Ну и кто я? Сочувствующий либеральным идеям или за парламент у меня сердце кровью обливается? Ни то ни другое, я смотрю на композицию.

Агунович: Это из-за того, что ты такой есть, или из-за того, что фотография такая?

Леонтьев: Фотография, конечно. Я, когда бросил пединститут и занялся фотографией, просто искал...

Меглинская: Средство самовыражения?

Леонтьев: Скорей, это способ организации жизни, а не средство самовыражения. Фотография позволяет мне, оставаясь собой, таковым не являться. Вот являюсь я куда-то с фотоаппаратом, на какую-нибудь тусовку, и там выпиваю и общаюсь - и снимаю. И кто я, какое мое отношение к тусовке, сказать трудно.

Меглинская: Твоя первая серия - "Опыты жесткой фотографии"...

Леонтьев: ...она исполнена любви к людям.

Меглинская: ...но на первый взгляд можно заподозрить ровно обратное.

Леонтьев: Я понимаю, понимаю.

Агунович: А как с позицией? Тебе важно, чтобы было видно, что тебя самого интересовало?

Леонтьев: Птичка вылетает, колонна рушится, букашка вылезает из земли, или самолет падает с кучей жертв - это должно быть неважно. Что - неважно, важно - как. Это я искренне говорю. Конечно, меня волнует общественная значимость изображенного, но волнует в очень маленькой степени, потому что я не журнальный, не репортажный фотограф. Конечно же, у меня либеральные идеи, понятно, что я не фашист, не коммунист, но мне жалко и тех и других, я понимаю, что и те и другие неправы. Поэтому меня некоторые друзья мои, оставаясь моими друзьями, не любят - за то, что я оправдываю людей, которых они однозначно считают врагами. Даже не о политике речь, а о каких-то бытовых делах.

Меглинская: Сережа, ты просто человек будущего.

Леонтьев: Вряд ли. Это не очень жизненная позиция. Фотография позволяет с таким отношением к жизни как-то существовать.

Меглинская: Это позиция нормального, правильного современного человека.

Леонтьев: Да, но до тех пор, пока не надо принимать решение. Потом эта позиция уже не срабатывает. Вот, предположим, я на каком-нибудь чтении, молодые поэты читают свои стихи. Поэты молодые, стихи корявые - их слушают люди и шепчутся: какое говно, какой ужас. А где я? Стихи говно, но эти - мудаки, которые ругают людей или корчат рожи в зале, - а те-то, на сцене, видят, что стихи их не нужны никому, что шум стоит. И где моя позиция? Мне жалко и человека, на которого шикают, и тех, кто его слушает, - я ни с теми, ни с другими.

Меглинская: Мне кажется, это не имеет отношения к фотографии.

Леонтьев: Нет, имеет, очень имеет.

Меглинская: Вот я не фотограф, но у меня сердце кровью обливается от жалости, когда певец на сцене пускает петуха, или когда смотришь передачу "Знак качества", которую к сожалению отменили. Это свойство человеческого характера.

Леонтьев: А представь, что перед тобой поставлен выбор, и надо встать и сказать: "Прекратите шуметь", или наоборот: "Иди со сцены". Как-то ведь я должен на это отреагировать.

Меглинская: Видимо, тебе жизнь не давала таких ситуаций, когда тебе надо было принимать резкое решение, поэтому не будем говорить, можешь ты это делать или нет.

Леонтьев: Почему, были моменты... Просто существует какое-то третье решение, что ли: ни да, ни нет.

Меглинская: Это ты и коммерческое фотоагентство ваше имеешь в виду, "Легкую жизнь"? Вы же собирались и художниками оставаться и деньги зарабатывать?

Леонтьев: "Легкая жизнь", видишь ли, - это такое домашнее образование. Просто мы так назвали свою рабочую группу, которая состояла из моих друзей, Леши Шульгина и Юры Пальмина, - и в разное время разные люди к ней примыкали. Это название уже не так звучит, а раскручивать мы в свое время его не стали - несерьезно ко всему относимся. И к деньгам тоже. Ну что это за название - "Легкая жизнь"? Шульгин его из артистизма принял, а когда до серьезного дела доходило, когда мы собирались опубликовать что-то под этим лейблом, то избегал этого названия. Несерьезное название... Я сейчас отношусь к нему, как к проверке на вшивость: удастся это название удержать - значит, хорошо.

Меглинская: Значит, ты пошел путем воина, а Шульгин - путем отшельника?

Леонтьев: Ну, это не я сказал.

Константин Агунович. Ч/Б. Афиша №26(46) 22 декабря 2000


Архитектура - прародительница всех искусств, а фотография - повивальная бабка новых технологий. В результате их союза возник самый интересный фотопроект года - серия выставок "24 фото" в Музее архитектуры (куратор - Юрий Аввакумов). Объединила различных авторов архитектурная тема и общие для всех 24 рамы. Очередной участник проекта - Сергей Леонтьев, прославившийся в конце 80-х серией жестких портретных фотоштудий и переставший выставляться лет на десять. Выйти из добровольного затвора фотографа побудил сугубо профессиональный challenge - создать серию из 24 фото на заданную тему. В качестве объекта, еще до всяких перипетий, была выбрана Останкинская телебашня ("Башня" - это и название выставки).

На курящуюся Фудзияму из гравюрной серии Хокусая "Сто видов горы Фудзи" леонтьевская "Башня" окончательно стала похожа только в октябре. "Когда я примчался к ней с фотоаппаратом и обнаружил там полчища хищно расставивших свои треноги фотокоров, я почувствовал укол ревности, как при виде любимой девушки, флиртующей с другим", - говорит фотохудожник. Кстати, на выставке почти нет пресловутого пожара, а пара фотографий, где он все-таки присутствует, трактованы исключительно в пасторальном духе. Прямо как у Клода Лоррена.

Фотографа мало волнуют и архитектурные достоинства (скорее недостатки) самого высокого в Европе здания. Принцип, по которому построена серия и выставка, - формообразующий механизм темы с вариациями, джазовой импровизации или восточной раги, то есть движение без развития. Каждая эквилибристически-безукоризненная композиция - это еще одна метафора, и напряжение достигается за счет создания все новых и новых вариантов, а не победы единственно верного решения.

С чем можно сравнить "Башню"? С травинкой, с деревом, с отражением дерева, с человеком, с минаретом, марсианским треножником, просто с вертикалью заплутавшей среди горизонталей и т.д. Леонтьев - мастер мимикрии. Одни его фото - футуристические, другие - пасторальные, третьи - жестко-социальные, четвертые - урбанистические, пятые - геометрически-абстрактные. Иногда кажется, что их делали совсем разные люди. Возможно, эта стилистическая всеядность - не только нарочитая демонстрация безукоризненного профессионализма, но и продуманная позиция. Протеизм как норма жизни, стратегия сохранения психического здоровья в эпоху информационного и культурного overdrive.

Кирилл Ильющенко. ОСТАНКИНСКАЯ ФУДЗИЯМА. Русский Журнал. 28 Декабря 2000


Люди, живущие в окрестностях Останкинской башни, не подозревают, что местность, застроенная блочными домами, изобилующая пустырями и производственными зданиями, - высокохудожественная территория. Сергей Леонтьев, известный фотограф, досконально исследовал башню и окрестности на предмет художественного пространства. Результаты этой блестящей работы выставлены в Музее архитектуры им. А.В.Щусева в рамках проекта архитектурной фотографии "24".

Останкинская башня - самое высокое сооружение Москвы. Куда ни глянь - всюду башня. И уж, конечно, не раз она фигурировала в самых различных изданиях и открытках. Удивительно, что до Леонтьева никто не сумел поднять башню на должную высоту: все ее изображения более или менее заурядны. Оказалось, сухой конструктивистский язык этого сооружения на редкость богат и выразителен. Леонтьев выявляет это посредством остроумных сопоставлений. Башня на фоне кустов и трав, на фоне пустырей и коробок производственных зданий, строгая вертикаль на фоне несущейся электрички, отражение башни в воде. Вообще эта линия, делающая акцент на сопоставлении изменчивой живой стихии и незыблемой конструкции, на редкость удачна и плодотворна. Башня и воробьи, сидящие на заборе, башня и трава, колеблемая ветром. В зависимости от ситуации, освещения, положения солнца здание каждый раз выглядит иначе.

Другая, не менее удачная линия, которую проводит фотограф, изложена сухим минималистским языком. Здесь речь идет не о природном окружении, а об урбанистическом. Башня на фоне сложного каркаса какого-то недостроенного здания, на фоне заборов и гаражей и даже на фоне минарета. Все 24 фотографии равно хороши, но есть просто шедевры. Один из них: на первом плане плоскостная черно-белая графика наслоений сетчатого забора, вдалеке и невнятно - объемный серебристый силуэт башни.

В свое время Сергей Леонтьев занимался "опытами жесткой фотографии", то есть съемкой, отрицающей художественные приемы. В серии "Башня" он показал себя как мастер изощренный, в совершенстве владеющий фотографическим языком и умеющий подчинять себе пространство. Каждая композиция предельно выверена, освобождена от визуального "мусора", соотношение деталей и общих планов доведено до совершенства. Черно-белая серия 24 видов башни - на редкость стильное и цельное произведение. И глубоко осмысленное. Идея сводится к тому, что архитектурная доминанта, коей башня неизбежно является, как выяснилось, не портит город, а напротив, служит его украшению. Если у кого-то возникнут сомнения, советую посмотреть проходящую в соседних залах музея большую ретроспективу Михаила Посохина, автора других доминант городского пространства (здание СЭВ, проспект Калинина, Дворец съезда Советов). Сравнение явно не в пользу главного архитектора Москвы

Мария Михайлова. ВЫСОКОХУДОЖЕСТВЕННАЯ БАШНЯ. Вести.ru. 28 декабря 2000


Тут понимаешь, что двухгодовой проект Аввакумова с показом разных фотографов в одном пространстве удивительно проясняет ситуацию в архитектурной съемке. Мысль о том, стоило ли вообще тащиться в музей, чтобы в единственном зале осмотреть 24 картинки, то появляется, то исчезает. В зависимости от выставки фото оказывается то много, то мало.

На сей раз пять из 24 очень хороши, что, вообще-то, является неплохим процентом попадания. Это: 1) худосочная башня в щели между панельными 25-этажками; 2) башня за сеткой, с компанией воробьев на переднем плане; 3) башня с ковыляющей старушкой; 4) башня за гофрированным забором; 5) башня среди девственного леса.

Алексей Тарханов. 24 СТАНЦИИ ОСТАНКИНО. Коммерсант. 29 декабря 2000


Леонтьев – универсал, он с одинаковым успехом делает все, от модной фотографии и социальных репортажей до заказной кремлевской съемки и концептуальной архитектурной фотографии. Его первая серия называлась «Опыты жесткой фотографии» и это сочетание слов определяет творческое кредо Леонтьева. Каждый его проект – действительно поиск, опыты. Самые характерные черты стиля – жесткость и конкретность. Наконец, жизненная позиция – человек над схваткой.

Результат – холод совершенства в его работах. Что легко проверить, заглянув в МуАр. Башня для Леонтьева – элемент композиции, а то что она Останкинская – способ и усложнить задачу – сам объект слишком перегружен смыслами, а потому подать его как чистую форму не так-то просто. Как и сделать проект привлекательным для публики. Но Леонтьев ведь известен как фотограф с неординарным мышлением, а потому особенно любопытно, во что он превратит расхожую городскую эмблему.

В предварявшем выставку интервью журналу «Афиша», который провозглашает Леонтьева своим любимым фотографом, мастер признается, что архитектурная фотография – только упражнение, попытка сыграть еще одну роль. Леонтьев вычислил 24 необычных вида на Башню. Он соединяет ее с мечетью, загоняет в щель между типовыми многоэтажками, ищет отражение в луже, сажает в клумбу, даже имитирует разные ландшафты (то мерещится, что она в горах Крыма, то на индустриальной свалке, то в тенистом лесу). Но смысловые игры, исторические обстоятельства (есть пара фото пожара) для Леонтьева несущественны.

Он декларирует: не важно «что», важно – «как». Вот и башню, глядите, можно и в таком ракурсе снять, или в этаком, или все упростить до минимализма, или нагромоздить подробностей, снять из-за забора, или сквозь железную сетку, со столбами или с травинками. Упражнения, упражнения, упражнения… Эти работы не предназначены для толкования, хотя они и не бессюжетны. Их надо просто внимательно рассматривать, вглядываться в детали. Проникаться игрой в вычисление гармонии с помощью алгебры: угол наклона такой-то, выдержка такая-то, положение солнца по отношению к горизонту и оси камеры такое-то, диафрагма, длина фокусного расстояния… Щелк! Красота!

Вася Баг. УГОЛ ПАДЕНИЯ БАШНИ. Газета.ru. 4 Января 2001


Любимый фотограф журнала "Афиша" Сергей Леонтьев творит новый московский миф - настойчиво фотографирует Останкинскую телебашню, навязывая ей неотступную и тяжкую поступь пушкинского "Медного всадника". На фоне скудных московских пейзажей, она, как бледный призрак (Леонтьев не фокусирует объектив непосредственно на башне, а обманчиво акцентирует второстепенные детали), как молчаливый истукан, является вниманию зрителей. На снимках Леонтьева башня существует где-то на втором плане, вне зоны резкости. Он делает вид, что снимает совсем не ее, а пруд, панельные многоэтажки, линию электропередачи, крапиву, кусты, овраги, крыши, лужи. Но отовсюду, куда ни кинешь взгляд, маячит "призрак роковой" унылой и тусклой московской "адмиралтейской иглы". Башня возникает между едва виднеющихся статуй ВДНХ, во дворе домов, среди густеющей листвы, конкурирует с фонарными столбами и памятником покорителям космоса, мелькает из-за летящей электрички. От нее не спрятаться и не скрыться. Башня всюду следует за вами.

Фотоигра с башней, затеянная Сергеем Леонтьевым, забавна и занятна. Однако он совсем не стремится выставить творение Никитина, Баталова и Бурдина, символ советской инженерной мысли и когда-то самую высокую башню в мире, в комичном ракурсе. Он взирает на нее с прохладцей, с еще не сформулированным, но явно склонным к философствованию взглядом. Перипетии в ее трагической судьбе - стрельба, пожар, реконструкция - Леонтьева не волнуют. На его снимках башня выглядит вечной.

Тихон Романов. МАГИЯ ФОТОГРАФИИ. Сегодня. 5 января 2001


Есть в этом городе одна Вещь, с которой так или иначе связана жизнь любого москвича. Еще в раннем детстве, задолго до знакомства с квадригой Большого театра и аквариумом елочного-новогоднего Дворца Съездов, крохотный москвич запрокидывает голову и видит Ее. Она нависает, устремляется, парит... "Что это?" - пищит изумленный москвич и слышит в ответ уважительное: "Башня". Дальнейшая информация о непонятных технических возможностях этой штуковины усваивается плохо, да она и не нужна. Она сама, Башня, становится нашей верной спутницей на всю жизнь. Вокруг нее образуется город. Башня, подобно замку Кафки, наблюдает за нами, а мы, жалкие плебеи, пытаемся подсматривать за ней. Дается это нелегко - башня-то большая, а мы маленькие. Увидеть ее всю целиком трудно и опасно - надо пробираться по открытому полю к самому подножию железного чудовища. Поэтому каждый подглядывает, как может - одни сквозь заросли крапивы, другие - через стену строительного забора, третьи - сквозь ржавые прутья сетки рабица. Некоторым удается углядеть массивную ногу и стройное металлическое тело, иным - изящную голову и точеный шпиль. Фотографу Сергею Леонтьеву Башня открывается то романтично плывущей в туманной дымке, то переодетой минаретом массивной мечети. Идеальная и недостижимая, она, подобно золотому кувшину из известной восточной сказки, отражается в необъятной луже. Догадается ли случайный прохожий (он же переодетый принц) оторваться от зыбкого отражения и посмотреть вверх?

Анна Познанская - БАШНЯ. На всю жизнь, Мезонин №3, 2001


(exhibition)

08/24: Igor Moukhin - MOSCOW light

09/24: Valery Orlov - ForbiddenCity

10/24: Oleg Smirnov - Hero_City

11/24: Michael Rozanov - FLYOVER

12/24: Anatoly Erin - v. GLAZOVO

13/24: Dmitry Konradt - Wells'n'Walls

14/24: Alexander Slyusarev - conSEQUENCES

15/24: Valery Sirovsky - Cathedral_City

16/24: Semyon Faibisovich - my WINDOWS

17/24: Richard Pare - Russian Constructivism: a Province

18/24: Evgeny Nesterov - FACTORY

19/24: Vladislav Efimov - On the Leninist Path

20/24: Katia Golitsyna - sideSTREET

21/24: Vladimir Kupriyanov - OUTLINES

22/24: Dennis Letbetter - MOSCOW/2

23/24: V. Nilin - W C

24/24: Carl de Keyzer - ZONA

25/24: Marina Tsurtsumia - the VAULT

26/24: Sergei Chilikov - difFERences

27/24: Natalie Jernovskaya - ACADEMY

28/24: Alexei Shulgin - MONTAGE

29/24: Andras Fekete - Establishing Shots

30/24: Vladimir Antoschenkov - MASONRY

31/24: Academy of Architecture - MARKhI

32/24: Igor Chepikov - Resort City

33/24: Alexey Naroditsky - MAR ino

34/24: Igor Lebedev - SPBaroque

35/24: Alexander Brodsky - unDeveloped

36/24: Alexander Djikia - Upper Point